Среда, 21 Октябрь 2015

Живопись Тоши

rjlVCJNE9PYОксана: – Джон, а картины Тоши, которые сожгли, они были похожи на то, что от него осталось? Или там было что-то кардинально другое?

Мастер: – У него было огромное количество картин, которые никто никогда не увидит. Он писал большие картины, писал целую историю.

Оксана: – То, что мы сейчас можем увидеть – это почеркушки на тетрадных листах. А вот картины он чем писал?

Мастер: – Тоша писал темперой и был очень плодовит. Он писал больше картин, чем я, в том смысле, что Тоша меньше прожил, потому я больше написал. А так он много писал. У него сожгли огромную коллекцию картин.

Оксана: – Как их сожгли?

Мастер: – Он писал картины в советское время. И в своё время его взяли и забрали, КГБ арестовало. Картины находились у Тошиной гражданской жены, у которой он жил в тот момент. Когда его арестовали, она решила начать новую жизнь, нашла себе нового мужа, и всю эту коллекцию картин взяла и отдала его первой жене Алле, что естественно. Она мне тогда сказала: «Я не знаю, куда мне девать эти картины, хочу начать новую жизнь, без него». И это понятно, он уже асоциальный элемент, его арестовали, и дальше что? Я сказал, что тоже не знаю, куда их, и она говорит: «Я хочу отдать Алле, хочу, чтобы ты взял, просто отдал ей».

И я лично взял, всё упаковал, хотя мог оставить всё себе, и отдал Алле. Она ходила к тому времени к православному священнику, была его паствой, и тот сказал – сжечь.

Она сразу не сожгла. Вначале отдала их на хранение в такую ужасную квартиру, где жили четыре ротвейлера, там такая была вонь! И эти картины висели там, такой ужас и кошмар. Я попросил хозяйку квартиры: «Дай мне хоть что-то, я отсканирую, хоть что-то сделаю, чтоб эти картины были куда-то продвинуты». А она говорит: «Жена завещала – никому и ничего». И сказала так, что это звучало как “покойной жены”, хотя Алла жива до сих пор, «чтобы никому и ничего».

Но между делом я спёр вот эти почеркушки, которые ты видишь, ещё раздал много. Это всё, что я мог унести в каком-то пакете. А то, что там висело на стенах, конечно, я не мог уволочь, – четыре ротвейлера, сама понимаешь. Она потом узнала и писала мне в интернете: «Отдай то, что ты унёс, отдай». А я так себе ничего не взял, всё раздавал людям. Всё, что у меня осталось – просто почеркушки. Я оставил себе те, которые он мне писал.

Так всё ушло, причём, знаешь, люди по-разному потом в итоге раскладываются. Короче говоря, наследия практически Тошиного не осталось. Осталось только то, что я успел заснять, немного спёр, часть отсканировал или сфотографировал, повесил в интернете, вот это Тошино – это то, что я уволок у неё нелегально, за что она на меня потом ругалась в интернете. А потом батюшка как-то узнал, что их не сожгли и сказал: «сжечь».И сожгли всё: и большие картины, и то, что я не успел… Исчезли все его произведения полностью. Хотя говорят, рукописи не горят…

Тоша же был непростой человек, и каждое его действие было непростым. Он обладал обалденным эстетическим вкусом, и его чувствование пространства, цвета и графики было совершенно невероятным. Хотя он мне всё время говорил: «Ты будешь известным художником», я знал, что по сравнению с ним я так себе ещё. Вот, и в итоге так получилось, что интернета тогда не было, и сейчас даже следов не осталось, что называется. Я, конечно, помню картины, видел их практически все, но мне же их не воспроизвести. У меня картина рождается своя. Я не могу копировать чьё-то творчество. Причём сожгли-то эти картины уже не в годы мракобесия, когда был Советский Союз, а гораздо позднее, в 2000-х. Собственно говоря, уже демократия была, так что и не обязательно было. Но батюшка сказал, а там очень строго у православных. И я не осуждаю. А что делать? Им, на самом деле, трудно приходилось выживать в условиях советской власти. И они после этого маленько не в себе все. Потому что Сталин их так уничтожал сильно, что когда уже якобы началась демократия в России, и формально не сажали, страх у них остался. Возможно, это такое временное послабление, и гайки будут закручены опять, а может и не будут, – непонятно. Но уже, знаешь, всё равно опасение есть. Вот, и они, православные, всё куда-то прячут, всё сжигают. Везде анафема, дьявол. У них уже психоз начинается. Они начинают дуть на воду, а не на молоко. И это понятно, потому что их так сильно уничтожали, что у них уже больная ментальность возникает. Я их понимаю и не осуждаю. Вот кого-кого, православных осуждать нельзя. Вспомни Соловки, сколько их там задушили невинно убиенных. Все их действия можно оправдать, они боятся даже запаха. А что делать? Страх. Страх вселяется в души и начинает делать ужасные вещи. Начинаешь из-за страха уничтожать красоту. Это то, что случилось с Тошиными картинами. То есть, они уничтожены из-за страха. Я читал и слышал про Соловки от людей, которые там не были, но хорошо знали тех, кто там был. И могу тебе сказать, я боялся бы так же. Вспомни Джорджа Оруэлла «1984» . Читал, да?

Андрей: – Да, да, читал.

Мастер: – Вот это ощущение страха: ты начинаешь бояться. Я понимаю, когда тебя оставляют, выпускают крыс, в тебе возникает страх, и этот страх, он будет неискореним, ничего с ним не сможешь сделать. Он такой же у православных. При этом у них же страх заложен изначально в религии – ты раб божий, как бы страх божий. Они боятся на старте уже, и это очень удобная почва. Чувство вины, страдания – или это всё само по себе легло очень хорошо, или советская власть приспособилась к этому. Россия была полностью православная страна до 17-го года, когда коммунисты взяли и вытащили их вот так за жабры. Они сказали: «Нельзя бояться, ты не раб». Это была такая игра. Они использовали тот же страх, только ещё хуже, они насадили ещё больший страх. Это тот ужас-ужас, который был в этой стране, которая сейчас называется Советским Союзом. И он, в принципе, никуда не делся, он остался. Я когда уехал в Америку, увидел, что там свои страхи. Там, знаешь, боятся комара.

Андрей: – Там немножко придуманные страхи.

Мастер: – Кто-то где-то когда-то что-то кому-то сказал – вот американские страхи. А в Советском Союзе – смертельный страх. Здесь убивают. Миллионы людей просто уничтожили.

Оксана: – Не только Советский Союз. Когда китайцы пришли в Тибет..

Мастер: – То же самое. Это всё коммунисты.

Оксана: – Заставляли монахов…

Мастер: – Жрать дерьмо.

Оксана: – Жрать и всё вообще делать.

Мастер: – Коммунизм, я считаю, в чём-то хуже фашизма. Когда демократы пришли к власти в России, они не запретили компартию. Это первое, что надо было сделать, – запретить компартию.

Оксана: – Но они же демократы, у них же всё нормально.

Мастер: – Как это можно? Коммунисты, которые уничтожили половину населения Советского Союза просто за то, что те были продвинутые.

Андрей: – Действительно, я помню когда умер Брежнев, я был во 2-3 классе. Учительница младших классов у нас плакала. Она плакала, а мы, сколько нам там, 8 или 9 лет, стояли в коридоре на переменке такие суровые: «Ё-моё, это же мы так ослабли, сейчас Америка может напасть, воспользоваться моментом». Мальчики стояли суровые в коридоре, а девочки утешали учительницу.

Мастер: – Ну вот, представьте – это всё последствия страха: и то, что сожгли картины очень тонкого, душевного, очень ранимого человека, который писал эти картины, находясь в таких условиях несоответствующих. Он был яркий, и он настолько не соответствовал тому быдлу. Совдеп поощряет только быдло, он не поощряет таланты. И православие, и совок его технически убили. Совок его убил в психушке, его там закололи-перекололи. И он умер от каких-то лекарств в итоге, которые вызвали у него остановку сердца. А православие добило его картины. Это, конечно, ужасно. Причём православие, оно в конфронтации было всегда с коммунизмом, по идее. Но технически они вошли в сговор, нашли компромисс. Там же западная православная церковь в изгнании, они сказали: «Вы продались коммунистам». И когда я ходил в эти православные церкви в Нью-Йорке, они говорили: «No pasaran, мы не сдадимся, нельзя сотрудничать с коммунистами, это продажно, нельзя сотрудничать с дьяволом». Но с другой стороны, когда ты говоришь это в Америке – это легко, когда говоришь …

Андрей: – Ну да.

Мастер: – И тебя за это повесят, ты не можешь так говорить. А Тоша – он делал своё дело и не шёл на компромисс. Он писал свои картины ради картины, и в итоге, конечно, его… Причём поскольку он социально не был никак опасен, ему ничто нельзя было повесить. Его так незаметно взяли и удушили просто. Потому что он был слишком яркий. Хотя к нему нельзя было пришить было ни одной статьи: то, что картину написал и не написал на ней «Слава КПСС», – так он же не писал «Неслава КПСС».

Поэтому не верю я в демократию. Знаешь, хорошая мина при плохой игре. Трудно кому-то верить и в социальном плане, и в социально-религиозном плане. Потому что всё равно религия – это социальный институт. Если ты в какой-то социальной ячейке находишься, в той же самой церкви православной или католической, ты не можешь заявлять свою личную свободу кроме той, в которой ты находишься. Потому что ты там будешь отступником, а ты являешься частью системы. Тоша был уникален тем, что он не являлся частью никакой системы. Он не вписывался ни туда, ни сюда. Он просто был такой, какой он есть. Собственно, за это его и изничтожили на корню. Потому что как это человек просто может быть свободным, не относясь ни к чему? Тоша – человек, который просто, знаешь, никакую верёвочку не принимал. Но одно дело не признавать коммунистический режим, живя в Америке. А попробуй этого не признать, живя в Советском Союзе. Все эти патриархи московские, они совершали огромный подвиг, пытаясь хоть как-то ассимилироваться и хоть как-то донести зерно истины до людей. Но всё равно христианство – это страх. Причём непонятно: Иисус ведь сказал, что Бог – это любовь, а не страх. Есть священные писания, – читайте! Просто никто не читает. «Возлюби ближнего своего», туда-сюда, никто просто не читает этого – вот и боятся. А страх рождает и желание убить, начинаешь искать виновного, и в этом психология.

Оксана: – У славян чувство вины очень сильно развито у каждого, даже не нужно, чтобы кто-то тебя винил, сам себя винишь и сам себя убиваешь. Даже в Европу выезжаешь, недалеко же, там люди на улицах открыты, разговаривают, шутят. А у нас? Мы все боимся.

Мастер: – Это в нас впитано социально, да. У нас вся государственная система построена так, что любого человека можно взять, найти закон который он нарушил – и посадить. Вон даже Оксану можно посадить, хотя она и так уже сидит. Так и живём: из страха и чувства вины.


Поделиться:
Подписаться на "Кунта-Йога":
Сайт картин и репродукций Джона