От школы до ухода. От социума до Иисуса.
Март 2018.
Джон: — Это не средняя школа, в которой тебе втюхивают какую-то ерунду. В школе тебя могут научить чему-то, но это никому не нужно — ни им, ни тебе. Картина учит человека меняться, помогает стать более скилованным, более понимающим, более адекватным в жизни, которая вокруг. Поэтому я считаю, что самая плохая школа лучше, чем самая хорошая. Плохая школа научит…
Андрей: — Критическому мышлению.
Джон: — Да, критическому мышлению. Научит быть острым. Быть, а не просто медузой ползти непонятно по чему, где нет развития. Человек развивается социально, развивает в себе какой-то социальный аспект, прикладывает даже свои таланты, которые у него есть, а в итоге это оказывается губительным для него. Бесполезно об этом говорить, толчение воды в ступе. История повторяется со времён Юлия Цезаря, всё одно и то же. Более интересный компот, когда человек меняется, у него появляется другое мироощущение, другое видение, он начинает развивать грани своего таланта, развивает своё сознание. Это ни одна средняя школа не даст. Это даёт только жизнь. И жизнь даёт это непонятным способом, непонятно откуда и непонятно где. Но не школа точно.
Оксана: — Читала у Александры Давид Неель о Карме Дорджи, над которым насмехались монахи за его бедность. И он там всю школу грозился, что станет таким магом, что все его эти монахи одноклассники просто обалдеют. И в итоге, пройдя огромный путь, он таки вознёсся и пролетел наяву среди своих однокурсников, и понял что ему не надо никому ничего доказывать больше. А вот не щемили бы его в детстве — и что, куда бы он докатился?
Джон: — А история Миларепы — тоже история щемления. Поэтому Миларепа и стал Миларепой.
Оксана: — Хотя, они там якобы через поколение. Кого сильно щемили, иголки под ногти загоняли, проверяя веру — тот уже не щемил своего ученика, потому что сам пережил сильные мучения для доказательства своей веры в учителя.
Джон: — Так оно и описано в истории, что у них через раз идёт. На самом деле, наши современные школы — это такое слабое щемление по сравнению с реальным щемлением…
Оксана: — Наши школы — это скука. Это тебе не тот вариант, когда человек ищет учителя, посвящается в ученики и беда ему, если он не признал учителя с первого раза. После приходилось годами скитаться в поисках, простираясь перед любым бедняком в надежде, что это учитель принял такой облик.
Джон: — Да, это уже речь о другой школе. Человек поэтому и называется там «дважды рождённый». Один раз человек рождается матерью и отцом для этой жизни, а дважды рождённый — это ещё для жизни духа, это совсем другая школа, два разных уровня существования, то есть один — рождается, чтобы социально развиваться, а другой — духовно.
/…
Джон: — Истории — они всё равно истории, которые охватывают только поверхностную часть существования. Мы же никогда не знаем, что происходит внутри при этом. Внешнее никогда не соответствует тому, что внутри. Цветок цветёт и пахнет, но мы же не знаем процессы, которые внутри его производят всё это движение. Внутри ситуации есть какой-то невероятный импульс, который вообще создал всю эту ситуацию, и он не зафиксирован ни в каком социальном движении, но создаёт массу движения, массу волн, и он вне поля зрения. Мы же считываем даже не волну, а на поверхности волну, а источника вообще не знаем никогда. И нас специально этому не учат в школе. Учат всякой ерунде — сколько Нигерия произвела там молибдена, или там Пипурасия произвела хрипусии в каком-то году — этому учат в школе. Но никогда не учат реальности происходящего в этом мире. И школа никогда не будет этому учить. Даже самая лучшая школа даст супер-рафинированную информацию. Это ещё хуже, потому что ты вообще в такую иллюзию уходишь, и тебя в такой самообман уводит эта ситуация. Потому что иногда поворот ноги даёт движение, толчок всему миру, и он никогда и нигде не описан. Описываются только видимые события, круги на воде. Но никогда движение, которое создаёт эти круги, не описывается. И в школах никогда этому не учат. Слава богу. Не дай бог, учили бы этому в школе. Что нам тогда делать? Мы пошли бы на пенсию прямо сейчас, потому что людей начали бы учить чему-то реальному. Просто таких учителей нет. Реальных магов в этой жизни два-три.
Наталия: — В мире?
Джон: — Магов мало, а школ много и учить надо и учиться надо. Педагоги сами учатся терпению, учатся общению. Школа — это образец того, как учатся социальной жизни, но не какому-то перевороту сознания, за которым человек пришёл в этот мир. То, что говорит Оксана — это уже абсолютно другая система учения, где идёт другая передача.
Оксана: — Я, к сожалению, не знаю достоверно, но по тому, что видела, глядя на тех же непальцев — большинство, если не все люди, кроме основных наук, изучают традиции, медитации, вот это состояние внутрь, а не только наружу. Понятно, что магов там тоже единицы, но в общем народ более счастливый.
Джон: — И поэтому считается по колесу Сансары, что люди, которые живут за океаном, они несчастные. Мы для тибетцев — несчастные люди, потому что не знаем сути учения, мы не знаем понимания происходящего. Мы живём в адских мирах, в потёмках, просто по месту рождения. Мы не знаем, что делать со своим ребёнком. Адский мир — когда ты не можешь нормально управлять ситуацией, по незнанию, как с этим взаимодействовать. А в Тибете другая школа, там передаётся состояние. Хотя это и идёт через жёсткие обучения, но они дают реальный «компот», они тебе не продают фастфуд в красивой обёртке. Они дают пищу, которую можно держать, которая имеет смысл и цель, и жизнь.
Наталия: — Связь с источником, связь с реальностью.
Джон: — Да, связь с источником, с реальностью. А западным миром управляет фастфуд. Весь ужас современной цивилизации, в том, что она делает из людей идиотов. И школа, которую мы имеем — это естественный продукт, где обнажена реальная ситуация. Хуже школы только система рекламы, продажи. Тебя вовлекают с малых лет работать и платить за ерунду, которая никому не нужна. Никому не нужна, кроме того, кто, вероятно, смотрит на это и смеётся, а сам никогда в жизни не ел этот фастфуд с имитацией вкуса. То есть мы всё равно проходим, как Данте в «Божественной комедии», все круги ада. Ты родился на этой планете и пошёл по этому завороту.
Наталия: — Ага, и смысл в этом завороте — уже с детства бороться со школой.
Джон: — Нет, бороться со школой не надо. Школа — самое безвредное, что тут есть. Нужно понимать, что школа — это место встречи с той жизнью, какая есть в нашей местности, а не школа, где тебя чему-то будут учить. Школа — это вхождение в тот социум, который мы имеем. Я школу ненавидел, но если бы у меня не было школы — я бы мог подумать, что у меня счастливое детство, и хотел бы снова в него вернуться, а это — не дай бог. Не дай бог быть ребёнком. Посмотри на этих детей, которые колбасятся, а с ними эти несчастные мамашки в ожидании, когда дети вырастут. В детях есть что-то, что создаёт им такую ценность, что даже здравомыслящие взрослые становятся другими людьми, обретая в этом смысл существования.
Наталия: — Да какой смысл? Инстинкт херачит и всё. Я когда к тебе приехала, грудное закончила — так чувствовала, как я возвращаюсь из этой программы, возвращаюсь в себя. И это было и в первый, и во второй раз. Само произошло. Этому был смысл противостоять? Противостоять — значит бороться с самой жизнью. Вот оно произошло и произошло, вложился, вернулся из этой программы; это инстинкты, это всё — исполнил, отдал дань.
Джон: — А после, появляется грамотно продуманная социальная схема, которая нас в этой программе держит.
Наталия: — Порабощает, конечно.
Джон: — Потому что инстинкт — вот оно — всё в социуме настроено на инстинкт и кто-то на этом дико зарабатывает, дико имеет.
Наталия: — Сложная система всегда побеждает.
Оксана: — Интересно, откуда у людей такое, что все любят щенков, котят, тигрят, слонят — этих малышей. Но не все любят собак, котов, тигров, слонов.
Джон: — Я не люблю маленьких. Когда вижу маленькую собачку — хочется её пнуть.
Оксана: — Нет, нет, не маленькая в размере, а щеночек.
Джон: — У меня такого нет.
Оксана: — Ты один такой, но 99 % людей… Ми-ми-мишки, вот всё маленькое, щеночки, котики, всякие маленькие безвредные.
Джон: — Ну, во-первых, я прошёл очень жёсткую школу с Тошей. Ученичество-ученик-учитель. Очень жёсткую школу. И это всё было на грани жизни и смерти. И у меня очень зрелое видение мира. Я понимаю ценность и понимаю, что к чему. Вот это «ми-ми-ми» меня меньше всего интересует. «Деточка пукнула и потом толкнула шарик», — мне это… Мне больше нравится зрелость. Меня детские пуки — они, конечно, умиляют, но не настолько сильно, чтобы захватить моё существование и говорить, что это прекрасно.
Оксана: — А меня вот дети до года очень сильно умиляют. А вот после года уже не люблю всё это.
Джон: — Я не люблю детей — ни до года, ни после года. Мне они одинаково кажутся странными))
Оксана: — Я не люблю взрослых, потому что они странные в 99%))
Джон: — Вот мне Лёша потихонечку становиться интересным, а до этого был такой: «Ма-ма, ма-ма».
Джон: — До года это просто — сосёт-сосёт-сосёт. До трех — полный вынос мозга, после трех что-то начинает появляться. Но вот уже сейчас у Лёши возникают интересные качества: с ним можно взаимодействовать, можно сделать какую-то подачу, какую-то игру. Как дерево — мы его поливаем конечно, но оно становится интересным, когда цветёт, даёт плоды, тень ветвей, приносит пользу.
Оксана: — Когда из зёрнышка вылезает, наконец-то, росток из земли — очень сильно радуешься.
Джон: — Думаю, только у матерей такое бывает.
Оксана: — Ну не знаю, это же как первый вдох — остальные уже не первые. Первый листочек — это не второй и не третий.
Джон: — Я думаю, что это чисто материнский инстинкт. А в Индии, например, есть дважды рождённый — один раз матерью и отцом, а другое дело — житель духа. Ты не можешь быть там, когда тебе до года. Любишь ребёнка до года — любишь амёбу, я думаю, что это инстинкт заставляет любить амёбу. Интерес возникает, когда у человека начинает пробуждаться его вечный дух, из которого он из воплощения в воплощение рождается. Это история, событийный ряд, это красиво и ужасно, но всё равно это драма, переживание. Как раз самый момент, когда рождается какой-то отклик.
Андрей: — Чужие маленькие дети меня не цепляли никогда, свои — да. Мастер сказал насчёт дважды рождённого — для меня это объяснение самого себя, отношения к своим детям.
Оксана: — Я пока не родила, меня дети интересовали только лет в моих в 10-12, возилась с ними, видимо какое-то материнское прорабатывалось.
Джон: — Когда я закончил лучшую школу в Советском Союзе — я был психологически в таком полном говне.
Андрей: — Это проживалось в тот момент так или сейчас понимается?
Джон: — В тот момент я был несчастен. Встретил Тошу и понял, что смысл жизни находится в нём, что этот человек настолько «вкусен», настолько интересен; интереснее, чем вся моя звёздная жизнь до этого, с этим детским садом, с первой любовью в детском саду и лучшими школами Советского Союза. Всё было абсолютно… ну я не жил до этого. Я его ещё в школе, когда видел — мы учились в параллельных класса — он и тогда был такой весомый. Потом, в другом месте, в другое время мы встретились; он в тот момент уже сам поменялся, осознал своё величие и всё прочее. Если бы я Тошу не встретил — у меня жизнь была бы не интересная, несмотря, на регалии и прочее. Смешно сказать даже. А с другой стороны — это всё было предопределено. Понятное дело, что мы встретились и я стал его учеником тут же, и сдался ему. Но чтобы ему сдаться, мне надо было прийти абсолютно благополучным внешне, абсолютно — медалист-перемедалист, вся херня-мерня.
Андрей: — Всё понятно, все перспективы ясны.
Джон: — А внутри жопа с ручкой или без ручки, как хотите так и называйте. Видишь такого Тошу и понимаешь, что его простое движение творит чудеса. Тоша просто пил чай и переворачивал жизнь людей, которые пили с ними чай. Жизнь переворачивалась, люди её меняли, бросали эту совковую работу, меняли карьеру, что тогда было невероятным. Тогда же как было — выучился на инженера и всю жизнь на одном месте проработал. Но Тоша был такой магический человек — ему не надо было разговаривать — одним словом, одним жестом менял жизнь. Он так мог почесать что-то и всё происходило.
Оксана: — Мне кажется, что ты тоже так можешь. И у меня уже мысль мелькала — почему ты всё время разговариваешь, вещаешь часами?
Джон: — Потому что я вот так чешу как Тоша — никто не реагирует…
— ))))
Джон: — Я думаю: «Ладно, надо говорить». ))) Но дело в том, что Тоша перевернул жизнь не миллиона людей, хотя делал это миллион раз. Наверное, это просто не на всех действует. Я уже так и смотрю — не действует, и начинаю говорить.
Андрей: — Дурак попался, ну ладно, придётся разговаривать.
Джон: — На самом деле, Тоша не делал ни одного лишнего движения. Он был само совершенство, потрясающая личность. Ему было пофиг — тюрьма так тюрьма, не обращал внимания на такие вещи. Таких крутых людей не видел никогда. Даже возьмём Ринпоче — они очень крутые, но там линия передачи, всё равно какой-то круг, а Тоша же был совершенно один в Советском Союзе. Он был неадекватен в этом смысле, мог сделать ход, который опасен для жизни. И делал это постоянно. Ну и в итоге, обернулось этим всем — его убили, фактически. Он не делал никаких практик. В конце 90-ых был найден листок с символами, когда-то написанными Тошей, и из этих символов я придумал «Спираль галактики», а «Солнцеворот» — мы придумали втроём. Во времена Тоши никаких практик не было. Была магия личности. Просто ты рядом с ним — начинается: мир рушится и мир восстанавливается, мир рушится — восстанавливается. Начиналась реальная жизнь. Тоша тогда написал методичку по кунта-йоге, но я никогда не видел, чтобы он сам делал то, что в ней написано.
Оксана: — Ты говоришь, что рядом с ним всё менялось. А если ты отходил от него, мог это сохранять? Или нужно было возле него быть?
Джон: — Какое-то время надо было возле него быть. Но потом всё равно его не стало и ты вынужден жить как-то сам. Это был самый сложный период в моей жизни, потому что я уже не мог жить по-старому. Привыкаешь жить с бриллиантами и уже не можешь жить, когда их нет. Приходится. Но до этого всего вообще жизни не было.
Андрей: — Хоть этого не знал.
Джон: — Хоть не знал, да. Но после Тоши ничего не интересно. Что происходит в мире — ничего интересного. Все эти лучшие школы Союза, всё чего я достиг — не интересно ничего, zero. Оно и не может быть интересно.
Оксана: — Вот ты говоришь о нем. С тобой тоже самое. Люди хотят с тобой побыть. С семинарами что-то происходит. Народ не хочет остеопатию, они хотят кунту.
Джон: — Мы же не запрещаем. Мы тогда должны…
Оксана: — Должен быть порядок, но это так сложно. Делаешь порядок — люди напрягаются. Не делаешь порядок — размазываются.
Джон: — Здесь надо дать ясность людям — что у них свобода есть.
Оксана: — Есть свобода быть собранным или быть размазанным.
Джон: — Занятия и дисциплина. Вот почему я, на самом деле, за школу? Она учит дисциплине: встаёшь и идёшь в школу. Понимаешь, что тебе восемь лет, не хочешь идти никуда, потому что тебе восемь лет и восемь утра. Но ты идёшь, идёшь. Но это и учит дисциплине. А дисциплина очень хороша, потому что без дисциплины у тебя ничего не произойдёт.
Оксана: — Другое дело, когда люди слишком дисциплинированные. И, например, хотят на семинарах кунту, а остеопатию — «нет, но надо». И заставляют себя. И приходится им объяснять, что можно отказаться, не работать ни с кем, если чувствуешь, что тебе не надо и ты не хочешь. Но части семинаристов остеопатия необходима. А оказывается люди, терпят, потому что «Мастер сказал, что надо разбиваться по парам и заниматься».
Джон: — А я же не знал. Надо объяснить.
Оксана: — И сейчас перед семинаром начинаются разговоры, мол, я хочу на семинар, но боюсь что меня начнёт кто-то трогать, все стали очень чувствительными.
Джон: — Я вообще не понимаю, не хочешь — не занимайся. По-моему, это какое-то недоразумение, которое решается.
Оксана: — Я так и объясняю, что последние семинары, например Ладога, была вообще без остеопатии.
Джон: — Там и практик-то не было.
Оксана: — Группа на семинарах слаженная — уже переходим на «без разговоров». Просто почесался ))
Андрей: — Я когда первый раз попал на семинар, и со мной какие-то девчонки начали остеопатию делать и не обязаловка, но они могут и это пробуждет интерес. Это то, что ты сказала — «побыть рядом с Джоном», аналогично как «побыть с Тошей», думаю это для всех плюс-минус очевидно. А по поводу остеопатии — есть люди, которые реально могут. Профессор, Влад, Ленский — они реально могут.
Джон: — Остеопатия на семинарах возникла для того, что люди занимаются медитацией, а у них «здесь блок, здесь блок», и чтобы медитация проходила надо освободить блоки. Я остеопатию ввёл, чтобы вы нормально медитировали. А в итоге, вылилось в то, что люди стали лечить других. И всем это нравится и тем, кто лечит и тем, кто лечится. А вначале это было только чтобы помочь им продвигаться в практике. Потому что если у тебя где-то зажим — не проходит энергия, тебе сложно медитировать. И всё это развернулось в интересную социальную систему; и вовне, то есть мы стали социально активны, адекватны, и это, с одной стороны, много плюсов имеет. Но если некоторым людям это не надо, так «колхоз — дело добровольное». Поэтому здесь нет проблемы. Нет — так нет. Здесь никто не обязывает друг друга трогать.
Я назвал это, в итоге, остеопатией, потому что это совпадает с остеопатией. Но, извините, какой я остеопат? Я такой же остеопат как доктор Стилл, основатель остеопатии, который про остеопатию ничего не знал. Современная дипломированная остеопатия и я — разные вещи. Потому что дерево растёт, начинают сыпаться плоды туда-сюда, и всё происходит своим путём, дети растут своей жизнью. Здесь тоже самое. У нас нет дипломов, у нас нет линии, которую мы выстраиваем. Ты что-то рождаешь — оно живёт своей жизнью, и уже дай ему жить своей жизнью. Так оно и происходит. И в итоге, мы имеем группу людей, занимающихся якобы остеопатией: Профессор, Ленский, Влад, Шурша, Азончик — это из старичков, которые поставить рядом — они занимаются совершенно разным, но это всё называется — уже не называется — «остеопатия». Возможно «кунта-терапия», но и не кунта-терапия, потому что я не делаю ничего из того, что делают они. Это всё равно дети, они начинают жить своей жизнью и производят абсолютно свой другой эффект.
Оксана: — По семинарам здесь вопрос такой: если не давать остеопатию, то старенькие, они-то понимают, когда им нужно что и где поправить. А с новенькими как быть? Как им не давать телеску?
Джон: — Мы говорили за три фактора — эмоциональный, интеллектуальный и физический. Что есть разные факторы воздействия, но они все есть. Поэтому я не могу исключить работу с телом. Но это не обязаловка. Не хочешь работать с телом — не работай.
Оксана: — Интересно, что когда ты показываешь на ком-то работу с кранио-сакральным ритмом, например, или висцеральную терапию, то у всех, кто смотрит как ты показываешь, запускаются краниосокральные ритмы и ЖКТ запускается. А кому не хватило, пожалуйста, разбились на пары, доделали или не доделали. Но это правда не должно быть обязаловкой, потому что по итогу это пугает.
Наталия: — У меня не пошла, не знаю. У меня было несколько опытов, мне потом плохо было. Но может это моё.
Джон: — Остеопатией профессионально занимается небольшое количество людей. Остальным нужно, чтобы их поправили.
Оксана: — Вот и получается, что последние семинары ты народ правишь сам. А на Ладоге, там и практики были наполовину, а потом ты уезжал в магазин. Так и приходим к семинарам «Побыть рядом с Мастером».
Наталия: — Мастер, а Тоша тут остался, он есть?
Джон: — Конечно.
Наталия: — Это его какие-то задачи? Или это нам надо?
Джон: — Есть какое-то разграничение, что кому надо? Если кому-то что-то надо совместно — это реально, а если одному кому-то надо, другому не надо — это насилие, то есть это уже «до свидания, остеопатия или кунта-йога», здесь насилие над личностью идёт. Насаждение — это насилие. Ты не можешь так ставить вопрос, если касается Тоши. Если касается кого-то другого, то можешь спросить: «Это ему надо или нам надо?». но относительно Тоши ты не можешь так ставить вопрос, потому что у нас даже в мозгу не может отпечататься тот уровень совершенства, на котором этот человек жил тогда и находится сейчас. Это мы с Оксаной можем думать, что кому-то надо.
Наталия: — Он просто есть и всё, правильно? Я имею в виду под «надо» — что, возможно, у него остались какие-то задачи здесь.
Джон: — Я тебе скажу, что сильно позорно думать, как ты говоришь относительно Тоши. Ему надо было здесь такой обсёр, чтобы его через три психбольницы пропустили обкололи и в конце концов убили? Он же убит был, в итоге. Закололи какими-то лекарствами, что у него остановилось сердце. Это ему надо было? Поверь мне, не надо.
Наталия: — Я это понимаю. Возможно, у него остались здесь какие-то задачи, которые он не успел исполнить? Я в этом смысле спрашиваю.
Джон: — Он не успел? Он вполне успел всё исполнить. Если бы не успел, ничего бы не происходило.
Наталия: — То есть он передал традицию. Правильно?
Джон: — Какие-то могут быть этому сомнения? Ты говоришь «надо». Вот смотри, Тензин Вангъял Ринпоче, он как-то говорил, что «самое сладкое время — когда я не думаю, что я учитель, что я отец своих детей. Самое сладкое время — когда нахожусь только сам с собой».
Наталия: — Я не имела в виду это. Я не имела в виду в каком-то земном смысле, или мы там что-то такое для него делаем. Почему я так неверно была понята? Я не понимаю. Мне просто плохо, очень плохо.
Джон: — Потому что ты неверно сказала.
Наталия: — Я не могу в твоём присутствии чётко, ясно говорить, Мастер. Хотя, я не страдаю таким в своей повседневной жизни.
Джон: — Чего? Ты ясно выразилась. На самом деле, я тебе сказал, может, не для тебя, а для других людей. Поэтому это очень важная информация. Ты высказала хороший вопрос.
Наталия: — Я просто слышу его присутствие, я слышу его приходы, и я знаю, что это он, я это переживаю. И после этого происходят совершенно какие-то… это меня очень углубляет, я из-за этого только и живу. Понимаешь? Ровно, как и мои приезды к тебе.
Джон: — Конечно.
Наталия: — Меня просто интересует вот это присутствие, которое есть. Это просто часть оставшейся системы, либо это, действительно, он ещё где-то здесь в этих пластах как что-то доходит, добывает? Я в этом смысле спрашивала. Его дух, ну…
Джон: — Кунта-йога — это и есть Тоша, он никуда не денется. Это он — дух. Он дух кунта-йоги. Как ты можешь ещё по-другому это расценивать?
Наталия: — Хорошо, всё, я услышала. То есть не стоит задача отсюда-таки свалить, уйти. Правильно?
Джон: — Если ты живёшь, у тебя только одна задача — жить. Если ты, конечно, не учишься в школе. Тогда у тебя начинаются другие задачи. Есть социальная градация. Мы идём по ступенькам. Кунта-йога — это извечная традиция, она просто существует и есть. Я тебе ответил правильно на твой вопрос, чтобы у тебя не было разночтений, что кому-то чего надо. Оно это есть, оно ему может и надо, но оно и не надо. Оно просто есть, оно было всегда.
Наталия: — Просто есть, я поняла.
Джон: — Потому что это — это есть суть происходящего. Почему Земля крутится вокруг Солнца — надо? Мы не знаем, но она всё равно крутится, она даже не понимает, надо это или нет. Спроси у Земли — надо ей или нет? Всё происходит естественным путём.
Наталия: — Всё, хорошо.
Джон: — Если не надо, так и она крутиться не будет. Начнутся какие-то большие проблемы планетарного масштаба. Не дай бог. Поэтому здесь находится; то есть Тоша — и есть дух кунта-йоги. И он самый значимый на данный момент вобще в обозримом пространстве. Он никуда, естественно, не девается. А куда? А куда денется утка от своих утят? Или утята от утки? Поэтому здесь всё находится в едином целостном взаимодействии. И в этом плане говорю: «Я за материнство». Потому что всё равно аналоги этого есть и здесь, на Земле. То есть всё едино, как говорил Гермес Трисмегист. И поэтому материнство — оно священно, красиво, потому что оно естественно и поддерживается — жизнь поддерживается. То, что наши политики посылают убивать людей за какие-то свои интересы, а мы противостоим этому каким-то своим естественным началом. Рината Литвинова говорит, что самые грязные люди этого мира — это политики. Как ты можешь посылать одних людей убивать других людей? Как так можешь это делать? Да кому это вообще интересно? Они же создают этот интерес именно с уровня школы: «мы — Украина», «мы — Россия», «мы — Америка». И мы начинаем давить одних другими. Ну так и хочется сказать, что хочется держаться от этого всего подальше, но, наверное, не получается, потому что мы всё равно живём в этом мире. Настолько обманывают людей с рождения детским садом, школой, создают этот социальный институт, который отвлекает людей от их природы, от их даже человеческой природы взаимодействия эмоций, тела и всего. Тебя определили — ты школьник. Посмотрите на людей в Северной Корее, они все двигаются одинаково. То есть этот социальный институт, он страшный. Школа — страшный социальный институт, всё — страшный социальный институт. Никто не любит школу, поэтому всех заставляют «любить Отечество». Отечество — это та же школа. То есть тебя уродуют с детства и превращают в орудие государства, потом посылают тебя убивать таких же как ты, которых воспитывали так же, только в другой стране. Все друг другу фашисты. И они всегда так будут воевать. Это же со времён царя Гороха происходит. Так что ничего удивительного…
Наталия: — Но было же по-другому. Может, в какую-то там прекрасную сатья-югу или там не знаю.
Джон: — Ну может, в сатья-югу и было. Но это кали-юга людям говорят : «Идите тех убивайте, потому что те уроды», а тем говорят: «Идите тех убивайте». И бегут, с удовольствием убивают, причём же потом хвалятся своими подвигами и начинают писать, что «вот наши такие прекрасные парни», а те начинают «наши такие прекрасные парни, а те такие плохие парни», а те — «те такие плохие парни». Играть в такие игры, конечно, хорошо — тебя к этому готовит институт детского сада, школы, университета. Поэтому какая разница, в какую школу ты ходишь? Тебя всё равно готовят к одному — потом пошёл убивать, в случае чего, «тех». Пушечное мясо. Не надо учить наукам — они научат псевдонаукам. Понятное дело, учат какой-то элементарной грамоте, умножению. Потом начинают учить, сколько Нигерия произвела подсолнечного масла, при этом так всё важно-важно-важно. А реально — это все чтобы делать из тебя пушечное мясо, чтобы потом пошёл стрелять за свою родину. А с другой стороны, такие же люди, прошли тот же сад, школу, тоже знают, сколько Нигерия производит масла. Короче, заворот кишок ещё тот происходит. И это же обычная абсолютно история. Кому она интересна?
Андрей: — Но и деваться некуда.
Джон: — Почему некуда? Некуда, если ты уже зомбирован. А если ты не зомбированный, то тебе и деваться есть куда. Но зомбированы все. Зомбизация идёт круглосуточно и с рождения. У кого рассудка хватает понимать, что происходит? Потому что нет правых и виноватых, а есть кто-то, кто рулит этим всем и ржёт над тем, что происходит, потому что имеет с этого свои бенефиты. Это Библию надо читать. В Библии это всё прописано уже.
Наталия: — Мастер, спасибо за ответ. Я просто на него спроецировала. Моя цель — свалить, освободиться там, всё на свете. Понимаешь? И когда я слышу Тошино присутствие, у меня ум невольно спрашивает: «что он тут до сих пор делает?» Понимаешь? Из этого родился вопрос.
Джон: — Ну, я же поэтому с тобой и разговариваю за это, конечно. Тоша кидает тебе соломинку за освобождение. Причём он здесь родился и жил — он фактически повторил путь Иисуса, дал трансцендентальное понятие другого существования в этом мире. Он повторил путь Иисуса, хотя говорил: «Я не хочу повторять». Он же брыкался ногами и руками от этого. Он сказал: «Я хочу пройти Голгофу по мягкой траве». Нихера, он же так и пошёл распятый. Он как Иисус и закончил жить. Поразительно, он же всё понимал: можно пройти, говорит, по мягкой траве. Но он не прошёл по мягкой траве — очередная дурка, очередная тюрьма, перезакололи всем, что только можно. Итог — умер в 29 или там в 30 лет, тромб в сердце, потому что его перезакачали чем-то таким, что тело не выдержало. Но он оставил такой след, что любой человек, который с ним хоть как-то соприкасался, становился ярким. Он поменял качество людей фантастическим образом. Яркость Тоши была ни с чем несравнима. Иисус, конечно, он значительнее, но Тоша как его младший брат.
Наталия: — Кто похоронил его? Мать похоронила? Где-то там на родине?
Джон: — Мать похоронила. Его нашли около Белого моря, но труп не разложился. Его похоронили не разложившимся. Такой феномен был. Там можно скосить на погоду, но есть как есть.
Оксана: — Помнишь, кто-то рассказывал, что Тоша тогда просил кого-то поехать с ним на Белое море, а никто с ним не поехал. По-моему, это Ирина рассказывала, сказала, что: «Когда нам что-то было надо, он всегда нам всё делал, а тогда он попросил и никто не поехал». Что-то дела у всех были, да и холодало вроде…
Джон: — Я думаю, Ирина это говорила. Потому что Тася в тот период с ним мало общалась. Ну смотри, эти две женщины, удивительны тем, что они знали Тошу. И они до сих пор говорят, что Тоша — это самое яркое, что было в их жизни. И посмотри какие они сейчас? Никаких наркотиков не надо, просто встретиться с Тасей и уже всё, у тебя торчок. ))) На самом деле, это кино интересное. Оно супер интересное тем, что оно не закончилось. Этому есть продолжение, слава богу. Можно переживать или не переживать насчёт чьей-то судьбы, но благодаря Ирине удалось сохранить огромное количество тошиных работ.
В итоге, ситуация развернулась, слава богу, и давай ещё поговорим. Смотри, есть четыре маски. Четыре маски тошиных — это маска короля, маска искусителя, маска одиночества и маска мудреца. Тоша написал четыре маски и умер. Четыре маски, четыре лика Иисуса. Нельзя быть владельцем маски, можно быть хранителем. Маска — это…
Андрей: — Ответственность.
Джон: — Ответственность. Это превращение. У меня к тебе предложение есть: мы тебе отдаём маску искусителя. Номинально эту маску купил Профессор. Ну как купил, Ирина не хотела ему продавать, но мы под свою ответственность её уговорили. Но по итогу четыре лика Иисуса никто не может …… Извините, Тоша написал четыре маски, ему не было 30-ти лет, когда он «того». Это опасно для здоровья просто. По одной маске — мы «прочешем» ситуацию. У кого-то будет две маски — ситуация начнёт перенапрягаться. Поэтому мы оставляем себе маску «одиночества», ты берёшь «искусителя», у профессора «мудрец», у Маши — «король». Разойдёмся. Это же четыре момента держателя кунты. Ни у кого нет такой силы, которая выдержит больше одной маски. Тоша не смог выдержать четыре маски, умер. Маска — это ответственность. Единственный, кому я готов отдать маску — Андрей. Ты готов взять одну маску?
Андрей: — Готов.
Наталия: — А должна быть какая-то общая договорённость между владельцами масок?
Джон: — Ну откуда? Откуда она может быть? Нет никакой. Кроме меня, никакой договорённости нет. Мы делим маски на четыре части. Каждая четвёртая остаётся у одного персонажа.
Наталия: — А со временем?
Джон: — Нет времени, здесь нет времени. Потому что если маска склеится, извини меня, ты берёшь судьбу Иисуса. Не дай бог. Это Голгофа. Тоша…
Наталия: — То есть они не должны встречаться никогда. Не должны встречаться, да?
Джон: — Почему? Да при чём здесь «должны»? Четыре лика Иисуса, Тоша написал их, и он повторил судьбу Иисуса. Он был распят чудовищным образом — заколот в психбольнице самыми ужасными психотропами. Кому это надо? Кто хочет идти на Голгофу — пусть идёт, берёт все четыре маски. Эта ситуация очень серьёзная. Соглашаясь на маску, ты приобретаешь и судьбу и проклятье одновременно. Надо понимать, что ты делаешь. Это «Чаша Грааля», это «кровь Иисуса».
Оксана: — Любой артефакт может являться и проклятьем, и даром.
Джон: — В том-то всё и дело.
Оксана: — Смотря как ты будешь к нему относиться.
Джон: — В том-то всё и дело. Но ситуация драматическая по-любому. Потому что ты вовлекаешься в историю этого человека, который был сам по себе артефактом.
Наталия: — Я считаю, что такие вещи должны быть оговорены. Если такая история, то вплоть до того, что какое-то дальнейшее право передачи должно быть понято. Ни Маша, ни Профессор, ни Андрей не имеют права делать с этой вещью…
Андрей: — Распоряжаться лично.
Наталия: — Распоряжаться, я об этом говорю. Что будет дальше? Я имею в виду это.
Джон: — Я думаю, это понимают все. Здесь нет разночтений и идиотов, в этой концепции. Тут все, думаю, серьёзно настроены.
Наталия: — Мастер, через 20-30 лет, кто-то хочет скупить маски за 500 тыс долларов…. Я считаю, что на них должен быть сейчас наложен какой-то, завет, программа, как хотите.
Джон: — Слушай, ну Наташенька…
Наталия: — Сделать это может Джон.
Джон: — Здесь нет этого. Маска сама по себе уже запрет, потому что маска — это даже четверть Иисуса делает феноменальные вещи.
Наталия: — Пусть все это понимают.
Джон: — Все понимают. Если не понимают, я объясню. Все серьёзные люди делают серьезные практики. Профессор вытащил меня из такой жопы, где мало кто хотел помогать.
Оксана: — Меня, кстати, сильно удивило, когда я узнала, что Джон. ещё до болезни, вёл какое-то количество семинаров в Одессе. Сейчас, все рассказывают эти чудеса с телепортацией и всем остальным, но когда Джон заболел и лежал в Питере, то кто к нему приехал? Где были все эти люди, которые посещали семинары? Вот Профессор только и дежурил у его кровати. А ведь, сел на поезд и приехал.
Джон: — У меня был чудовищный пиелонефрит, инфекция почечная. Профессор был единственный человек, среди десятков моих учеников, который просто приехал из Украины и держал меня на руках, не давал мне уйти. У меня была стрептококковая инфекция в почках. И как бы Профессора не не любили все, я его никогда не сброшу со счетов, никогда не оставлю. Если бы не было Профессора — меня бы здесь бы не было.
Наталия: — Невозможно быть владельцем маски. Вот я, например, не чувствую, что эти картины — «Шива» и «Извержение начала» — что они мои. Они вообще своей жизнью живут, перемещаются по квартире.
Джон: — Все картины живут своей жизнью, конечно.
Наталия: — Уходит, приходят. Понимаешь? Идёт какой-то импульс, замирает. Спрятала, сложила, закрыла, опять повесила.
Оксана: — Это тяжёлое испытание для любого, не отождествиться.
Джон: — Мне здесь интересна другая история, на самом деле, не жизнь картин, а жизнь вообще кунты. Жизнь кунты — это всё равно жизнь Тоши. Андрей, ты готов взять четвёртую часть?
Андрей: — Да.
Джон: — Мы будем говорить с Профессором технически. Со стороны Профессора возможен бунт, так как номинально мы её выкупили для него, но я буду непреклонен и буду с ним говорить. Хочет взять вторую маску — пусть берёт, но я объясню всю ситуацию. Будем думать. Никто не выдержит даже две маски, не говоря о четырёх. Тоша сделал четыре маски — четыре лика Иисуса. Это более, чем достаточно.
Оксана: — А в каком он году умер?
Джон: — Ушёл? Он же 57-го года. Где-то в 87-88-м.
Наталия: — Кстати, 30 лет было этой осенью. Ухода.
Оксана: — Меня просто ввергает в ужас мысль, что этот человек мог жить сейчас и мы могли бы его знать. Это всё так нелепо. Почему всё так происходит? Какие-то, блин, непонятные люди живут, блин, до 80 и до 90 бесполезно абсолютно.
Джон: — Он до 30 лет не дожил, да. Единственная причина, почему он не дожил до 90 лет — потому что он написал четыре лика Иисуса. Причём, он первый в мире их нарисовал. Все же рисуют просто крест. Он нарисовал четыре лика креста единственный в мире. Это шутка не на шутку.
Наталия: — Ну вот, маска короля — 87, апрель.
Джон: — Ну, давайте говорить серьёзно о четырёх ликах Иисуса…